В конце 2013 года на тот момент заместитель главного редактор The Guardian Кэтрин Винер прочитала лекцию The rise of the reader: journalism in the age of the open web в Мельбурне в рамках лекций А.Н. Смита. Здесь представлен вольной перевод лекции
Я хотела бы начать с реальной истории.
Недавно я проводила интервью на одну из позиций в Guardian с кандидатом, который работал только в печатной журналистике. Я спросила, как он думает, справится ли он с работой в цифровыми новостями. В ответ он сказал: «Ну, у меня есть компьютер. Я использую компьютеры уже много лет».
Его ответ был одновременно забавным и разоблачающим: очевидно, он считал, что понятие digital подразумевает только технологическое развитие, просто еще один способ обработки текста. На самом деле, digital — это огромное концептуальное изменение, социологическое изменение, кассетная бомба, которая разносит на части то, кто мы есть и как устроен наш мир, как мы видим себя, как мы живем. Это изменение, в центре которого мы находимся, так близко, что иногда трудно это увидеть. Но эти перемены проникли достаточно глубоко и происходят с невероятной скоростью.
Я бы хотела поговорить о том, что эти перемены делают с журналистикой. И о возможностях, которые появляются, если вы действительно открыты для Интернета. Я также хотела бы рассмотреть как сопротивление журналистов этим изменениям вредят их собственным интересам, а также интересам хорошей журналистики. И насколько сильно, чем когда-либо, сейчас нужен журналист как «рассказчик правды, создатель смысла, объясняющий» (truth-teller, sense-maker, explainer).
Информация: от фиксированной до свободной (free-flowing)
Интернет изменил организацию информации: от очерченного, твердого формата книг и газет мы перешли к чему-то текучему и свободному, с безграничными возможностями.
Газета завершена. Она закончена, уверена в себе, определена. Цифровые новости в противоположность газете постоянно обновляются, улучшаются, изменяются, перемещаются, развиваются в постоянном диалоге и сотрудничестве. Они живые, развивающиеся, безграничные, неослабевающие.
Многие считают, что этот переход (from fixed to fluid) не так уж и нов, а, скорее, является возвратом к устным культурам гораздо ранних эпох. Теория датского академика Томаса Пети (Thomas Pettitt) говорит о том, что вся эпоха после изобретения станка Гутенберга — наборный шрифт, текст, 500 лет доминирования печатной информации между 15 и 20 веками — был просто паузой, перерывом в обычном потоке человеческого общения. Он называет это «скобкой Гутенберга». Интернет, говорит Пети, возвращает нас в догутенберговское состояние, в котором нас определяют устные традиции: текучие и эфемерные.
В течение 500 лет знание содержалось в фиксированном формате, который, как вы верили, надежной версией истины; сейчас, при переходе постпечатную версию, мы возвращаемся к эпохе, когда вы, скорее всего, услышите информацию, правильную или неправильную, от людей, с которыми пересекаетесь. Пети говорит, что наше мышление сейчас напоминает мышление средневекового крестьянина, основанное на сплетнях, слухах и разговорах. «Новый мир — это в некотором смысле старый мир, мир до печати», — говорит он.
Идея явно заключалась в том, что в книгах сосредоточена правда. Книга была твердой, прямой, казалось, что кто-то очень умный сделал эту вещь, этот артефакт. Слова, печатные слова — в красивых ровных столбцах, в прекрасно переплетенных томах — на них можно было положиться. Книги в мягкой обложке уже не были так надежны, а газеты и информационные бюллетени и того меньше. Слухи, которые вы слышали на улице, были наименее достоверными из всех. Вы знали, где находитесь, или думали, что знаете, где находитесь. Потому что правда заключалась в том, что эти переплетенные книги, вероятно, были не более правдивыми, чем слухи, которые вы слышали на улице.
Я часто говорю своим студентам, что они должны начать свою литературную работу с того, что возьмут какую-нибудь книгу, которая выглядит впечатляюще, и разорвут ее на части. Вы увидите, что она просто склеена и сшита. И это не неуязвимо. Просто кто-то это сделал. Это не обязательно должно быть правдой, потому что это выглядит хорошо. Мы больше не можем предполагать, что мы различаем следующие вещи: «если это в книге, то это правильно», «если это в письменной форме, это менее правильно» и «если это в устной форме, это менее достоверно». Мы не знаем, где мы.
Журналистика и газеты должны будут найти свой путь. Люди больше не будут считать, что если это напечатано в газете, то это правильно. Официальной прессе нужно будет как-то найти себе новое место в этом хаосе общения, где нельзя определить уровень, статус, ценность сообщения по форме сообщения. Печать больше не является гарантией истины. И речь больше не подрывает истину.
Томас Пети Niemanlab
У генерального директора Twitter Дика Кастоло (Dick Costolo) есть похожая идея: «если мы вернулись в Древнюю Грецию, то способ, которым информация и новости передается по кругу выглядит так: после обеда вы идете на агору на городской площади. Это был нефильтрованный разнонаправленный обмен информацией».
Появился Twitter, и у него есть все преимущества широковещательного распространения. У него есть непосредственность. Информация передается по всему миру в абсолютно реальном времени. У него, очевидно, есть как широта географического распространения, так и все преимущества агоры. Он разнонаправленный. Президент разговаривает со мной, а я отвечаю президенту. CNN транслирует дебаты, и я говорю: «Я не думаю, что он ответил на этот вопрос». Он точно нефильтрованный. Вам больше не нужно идти к вещателю ни во время баскетбольного матча, ни после баскетбольного матча. Ты идешь к Леброну, а Леброн идет к тебе.
Преимущество журналистов по сравнению с технологами заключается в их способности делать глубокие, содержательные анализы и очерки. Вместо этого они во многих случаях пытаются оптимизировать себя в формате «мы должны быть самыми быстрыми, первыми и лучшими дистрибьюторами». Но технологии всегда будут самыми быстрыми, первыми и лучшими распространителями. Технологи будут особенно плохи в глубоком анализе, содержании и вдумчивом отчете. В глубоком анализе и вдумчивом репортаже есть реальная, огромная ценность.
Есть два аспекта метафоры городской площади, к которым мы относимся очень, очень серьезно, и один из них заключается в том, что какой-то псих стоит на агоре в кепке и значке репортера Associated Press, и как сделать так, чтобы всем на площади было легче распознать это? Аккаунт взломан или он ненастоящий? Во-первых, мы должны лучше помочь этим организациям понять, как создавать безопасные удостоверения на нашей платформе. От надежных паролей до двухфакторной аутентификации и так далее. На самом деле есть много других, еще более интересных идей в этой области, и мы работаем над этим и с этими организациями. Мы хотим сделать это. Мы должны сделать это. Во-вторых, глобальная городская площадь заключается в том, что вы хотите поощрять и разрешать политические выступления. Тем не менее, в мире есть много-много стран, где нельзя выйти на городскую площадь и повесить листовку, в которой говорится, что президент — придурок. На самом деле, это не то чтобы не нормально, просто вас выследят и накажут за это.
Дик Кастоло Riptide
Это заставляет меня вспомнить строчку из манифеста Cluetrain (The Cluetrain Manifesto), одного из самых влиятельных бизнес-текстов эпохи Интернета, изданного еще в 2000 году: что если настоящая привлекательность Интернета заключается не в его передовых прибамбасах и джазовом интерфейсе, не в передовых технологиях, которые лежат в основе его трубок и проводов? Что если его привлекательность в атавистическом возврате к доисторическому человеческому увлечению рассказывать истории?
Средневековому, греческому или доисторическому: выбирайте сами.
Рынки — это разговоры. Разговоры между людьми звучат по-человечески. Они ведутся человеческим голосом. Интернет-коммуникация позволяет появляться новым мощным формам социальной организации и обмена знаниями. Люди на интернет-рынках поняли, что они получают лучшую информацию и поддержку друг от друга, чем от поставщиков. Секретов нет. Интернет-рынок знает о своих продуктах больше, чем компании. И хорошие новости или плохие, они рассказывают всем.
Для предполагаемой онлайн-аудитории компании звучат пусто, плоско, буквально бесчеловечно. Компаниям нужно освежиться и относиться к себе менее серьезно. Им нужно чувство юмора. Говоря отдаленным, непривлекательным, высокомерным языком, они строят стены, чтобы сдерживать рынки. Чтобы говорить человеческим голосом, компании должны делиться проблемами своих сообществ. Человеческие сообщества основаны на дискурсе — на человеческой речи о человеческих заботах.
Сегодня организационная схема представлена гиперссылками, а не иерархией. Уважение к практическим знаниям побеждает уважение к абстрактному авторитету. Паранойя убивает разговор, а отсутствие открытого разговора убивает компании. Рынки не хотят разговаривать с торгашами. Они хотят участвовать в разговорах, происходящих за корпоративным брандмауэром. Нам нужен доступ к вашей корпоративной информации, к вашим планам и стратегиям, к вашим лучшим мыслям, к вашим подлинным знаниям. Мы не согласимся на четырехцветную брошюру.
Выжимка из 95 тезисов манифеста
Что свободный мир означает для журналистики
Так что свободный мир означает для журналистики сейчас? Что это значит, когда мы отходим от одностороннего распространения информации, достигаемого редакционными процессами, отточенными веками?
Я бы хотела поговорить о некоторых новых возможностях журналистики, которая действительно открыта для Интернета, а также о некоторых опасностях и ловушках.
Digital — это не просто размещение вашей истории в Интернете. Речь идет о принципиальной перекройке отношений журналистов с аудиторией, о том, как мы думаем о наших читателях, о нашем восприятии своей роли в обществе, нашего статуса.
Мы больше не всевидящие, всезнающие журналисты, с высоты спускающие слова до читателей, чтобы те пассивно воспринимали их, за исключением, может быть, случайных писем в редакцию. Цифровые технологии разрушили эту иерархию практически за одну ночь, создав более уравновешенный мир, в котором ответы могут быть мгновенными, где некоторые читатели могут больше журналиста знать о конкретной теме, где читатель может быть лучше подготовлен для повествования истории. Вот почему Джей Розен называет читателей «людьми, ранее известными как аудитория», а Дэн Гиллмор называет их «бывшей аудиторией». В эпоху газет было мало писателей, но много читателей. Теперь бывает трудно заметить разницу. Люди, ранее известные как аудитория не просто сидят на одном месте. Если вы не слушаете их, не работаете с ними, не работаете на них, не даете им то, что они хотят, у них есть много других мест, куда можно пойти.
Открытый Интернет позволяет взаимодействовать с этой аудиторией, как никогда раньше, и сотрудничать с ней, чтобы находить, распространять и обсуждать истории множеством новых способов.
Ваши читатели часто знают больше, чем вы
В апреле 2010 года разлив нефти на платформе Deepwater Horizon в Мексиканском заливе вышел из-под контроля. Нефть хлынула, и никто не знал, как это остановить. BP организовала публичный призыв с просьбой о предложениях, по-видимому, потому что не знала, что еще делать. Поэтому команда охраны окружающей среды Guardian выступила с собственным призывом: присылайте нам свои идеи о том, как локализовать разлив нефти в Персидском заливе. Мы создали Google Doc для того, чтобы читатели могли публиковать свои предложения, и у нас появились идеи от профессиональных дайверов, морских инженеров, физиков, биохимиков, инженеров-механиков, нефтехимиков и горняков, экспертов по трубопроводам.
Мы отобрали лучшие из них и подвергли тщательному анализу. Это была невероятно богатая и глубокая работа, ставшая возможной благодаря людям, ранее известным как аудитория. Некоторые из ваших читателей действительно знают больше, чем вы.
Вы более ответственны, если вы прозрачны
В мире, в котором мы все завалены информацией, читатели также хотят знать, как вы пришли к истории и как вы объясните ошибки, которые вы, возможно, совершили. Вот почему редакторы читателей, независимые от редакторов, так важны, и почему подход «покажи свои работы» является мощным инструментом.
В июне этого года, всего через неделю после запуска Guardian Australia, мы опубликовали репортаж, основанный на цитатах из разговора тогдашнего теневого министра иностранных дел (британская политическая система, в которой оппозиция контролирует действия официальной партии, то есть играет роль тени, но не обладает исполнительной властью) Джули Бишоп и нашего превосходного политического редактора Ленор Тейлор. Бишоп сказала нам в интервью, что Индонезия будет сотрудничать в возвращении из австралийских вод нелегальных судов, которые зарегистрированы в Индонезии, с беженцами на борту.
Это была сильная история. Теневой министр иностранных дел заявила в протоколе, что официальные лица Индонезии дали ей частные заверения, противоречащие публичной позиции Индонезии. Помимо того, что это само по себе заслуживает освещения в печати, оказалось, что человек, который рассчитывал стать министром иностранных дел Австралии, допустил дипломатическую оплошность. Эта история предвосхитила проблему, которая оказалась большим вызовом для нового правительства.
К сожалению, мы допустили ошибку, опубликовав статью с заголовком, в котором предполагалось, что Бишоп сказала, что действительно существует соглашение. Это было не совсем то, что она сказала, и технически такие соглашения могут заключать только правительства, а не оппозиция. Бишоп пожаловалась, и мы с радостью изменили заголовок и вставили поясняющий абзац.
Я думала, что наша быстрая коррекция положит конец этому вопросу. Но более чем через час Бишоп выпустила пресс-релиз, в котором говорилось, что она стала жертвой «избиения Стражей» — что мы преувеличили историю и выборочно использовали цитаты, даже в исправленной версии.
Это просто не соответствовало действительности, поэтому мы решили поделиться с читателями нашей версией событий. Мы опубликовали блог, в котором объяснили принятые нами редакционные решения, а также почему мы изменили заголовок, и опубликовали стенограмму интервью Ленор с Бишопом. Затем мы спросили наших читателей, что они думают. Многие из них сказали нам, что были очарованы таким открытым подходом, что они почувствовали, что могут доверять нам больше, зная, что мы будем прозрачными.
Открытость приносит вам сенсационные новости
Открытость также может принести вам большие сенсации. Мой любимый пример, который доказывает этот тезис, случился во время лондонских протестов против встречи G20 2009 года, когда наш репортер Пол Льюис расследовал, что случилось с продавцом газет Иэна Томлинсоном, который потерял сознание и умер во время протестов. Патологоанатом сообщил, что Томлинсон умер от сердечного приступа. Мы искали очевидцев.
Мы разместили призыв в Twitter и на сайте Guardian, и через несколько часов с Полом связался читатель из США. Этот человек работал менеджером инвестиционного фонда, и был в Лондоне по делам. Он ускользал со своих собраний, чтобы посмотреть на протесты и снять их на свой смартфон. Прочитав наш призыв у себя дома в Нью-Йорке, он просмотрел свои фото и обнаружил очень четкие кадры, на которых полицейский толкает Иэна Томлинсона на землю. Как вы можете себе представить, это была большая сенсация.
Хотя в 2012 году полицейский был оправдан по статье о непредумышленном убийстве, позже он был уволен за грубые проступки. Патологоанатома уволили. В августе полиция урегулировала гражданский иск семьи Томлинсон, принеся официальные извинения и согласившись выплатить компенсацию.
Ничего из этого не произошло бы, если бы The Guardian не была открыта для Интернета с международным охватом.
Коммодификация
Это также хороший пример того, что журналисты должны делать больше, чем когда-либо: создавайте истории. Выясняйте вещи.
Многие издатели отреагировали на Интернет, превратив новости в товар и создав так называемый «чурнализм» (churnalism, «churn» и «journalism»), переписывая телеграммы, пресс-релизы и друг друга (рерайтинг). В своей книге «Новости плоской Земли», вышедшей в 2009 году, мой коллега Ник Дэвис показал, что 80% статей в качественной британской прессе не были оригинальными и только 12% были созданы репортерами. Отчасти это связано с экономическим давлением, но не только. Как отрасль мы склонны гоняться за одними и теми же вещами. Посмотрите на знаменитую фотографию нового принца Джорджа, выходящего из больницы, на него смотрят сотни фотографов и репортеров. Что произошло бы, если бы все, кроме, скажем, троих фотографов, занимались чем-то другим? Какое еще обилие других новостей мы пропустили в тот день? Если мы не будем осторожны, подобные фотографии станут эпитафией нашей индустрии.
Большая возможность, безусловно, заключается в обратном: не гоняться за стаей, а делать что-то другое. Как написали CW Andersen, Emily Bell and Clay Shirky в своем впечатляющем эссе о постиндустриальной журналистике, «hard news — это то, что отличает журналистику от всего лишь еще одной коммерческой деятельности». На самом деле мы здесь ради того, что имеет значение, и в наших ушах звучит знаменитое изречение лорда Нортклиффа: «новости — это то, что кто-то где-то не хочет печатать. Все остальное — реклама».
В Guardian Australia, который был запущен всего четыре месяца назад (май 2013), мы попытались донести до австралийской аудитории что-то свежее и новое. Позвольте мне немного небританского изобилия: мы наблюдаем увеличение числа уникальных браузеров на 75% по сравнению с прошлым годом. В некоторые дни наш трафик на 100% превышает тот, что был год назад, по сравнению с уже высоким показателем. Доход в этом месяце более чем в три раза превышает целевой показатель. Я знаю, это только начало, и пока все идет хорошо.
На рынке в Австралии был и остается пробел, и использование только цифровых технологий означает, что мы смогли охватить все, что могут предложить цифровые технологии. Не имея бумаги для размышлений, вы начинаете с события или идеи, а потом спрашиваете, как лучше всего рассказать эту историю? В виде статьи? Или как живой блог, список, серия твитов, видео, аудио, фотогалерея, блог данных, визуализация, интерактив, панель коротких блогов, сетевая часть, открытая ветка, где мы публикуем одну строку, а затем открываем ее для читателя? Или сделать что-то, что начинается с читателя? Или с данных? Или что-то, предназначенное специально для пользователя на мобильном телефоне?
Эти разговоры привели к такому контенту, как:
— невероятно захватывающий интерактив Firestorm, история лесного пожара в Даналли, помещенная в контекст проблемы изменения климата, с использованием текста, фотографий, видео, аудио и графики;
— откровения Оливера Лафленда о просителе убежища Сайеде Абдельлатифе, которого в парламенте заклеймили как убийцу-джихадиста. Но, как мы выяснили в ходе расследования в трех странах, ничего подобного не было;
— глубокий анализ политики, который Ленор Тейлор и Кэтрин Мерфи привносят в политику Канберры (столицы Австралии), привлечение министров к ответственности;
— вдумчивые и смелые взгляды Дэвида Марра, особенно в его проницательной статье Эшбигейт: великий исчезающий скандал вот-вот снова вспыхнет (расследование заказных обвинений в сексуальных домогательствах спикера Питера Слиппера к его советнику Джеймсу Эшби);
— интервью с Эверлином Сампи, юной звездой фильма «Клетка для кроликов» (Rabbit-Proof Fence), которая никогда раньше не разговаривала, но чья трудная жизнь за десять лет после выхода фильма рассказала тревожную историю об опыте коренных австралийцев;
— политика поиска новых и разнообразных голосов из самых разных слоев общества на Comment is Free, уход от доминирующего белого комментатора среднего возраста мужчины в качестве стандарта;
— серьезное внимание к политике в области окружающей среды и климата;
— строгий подход к данным, инициированный Ником Эвершедом;
— приверженность работе с авторами из числа коренных народов, включая партнерство с IndigenousX;
— тесные отношения с нашим сообществом на нашем сайте и в социальных сетях, чтобы привносить точки зрения и истории.
Наш подход — это журналистика с прогрессивным голосом, что кажется особенно важным на медиа-рынке, где доминирует единственный владелец СМИ, столь громко правый.
Это не значит, что мы пишем только о плохих новостях. Я всегда считала, что ни одна тема не является запретной, если вы можете найти способ сделать ее значимой, продуманной и интересной. Если вы собираетесь что-то написать о тверке, то поместите это в политический контекст, проанализируйте его значение в гендерных отношениях, расшифруйте с чутьем. Точно так же наш остроумный контент о спорте оказался очень популярным, как и наш подход «полного охвата» к фестивалям искусств. Такие статьи сближают читателей, связывают их с вами.
Но пока серьезные вещи читатели в Австралии, кажется, хотят больше всего. Уходите от коммерческих новостей, чтобы служить общественным интересам. Делайте что-то другое.
Быть частью экосистемы Интернета
Исходя из вышесказанного, открытость имеет много преимуществ для журналистов. Но для этого вам нужно быть частью экосистемы Интернета, а не просто стоять над ней; подчиниться архитектуре, психологии, нравам Интернета, а не навязывать ему структуру газет.
Когда вы ставите читателя в центр того, что вы делаете, вы узнаете от него, как работает Интернет в данный момент. В эту переходную эпоху мы все вместе создаем эту новую экосистему, и пользователи часто находятся на шаг впереди нас, разрабатывая ее по ходу дела.
Я хотела бы обсудить четыре проблемы, с которыми многие борются в этой новой экосистеме: платный доступ, ссылки на источники, диалоги с читателем и способы обработки данных.
Проблема с платным доступом
Проблема платного доступа лежит в основе главного вопроса, с которым сталкиваются медиа-организации в эпоху цифровых технологий: кто будет платить за все это.
Журналистика, особенно серьезная и кропотливая, стоит дорого.
С крахом старой газетной бизнес-модели нужны деньги. Платный доступ — типичный ответ «газетного мышления» на эту потребность — читатели платили за контент раньше, давайте заставим их платить снова. До сих пор неясно, приносят ли платный доступ достаточно денег, чтобы быть полезным. Возможно, он лучше работает для более специализированного контента. Однако с экономической точки зрения платный доступ слишком рано исключать, когда мы все пытаемся выжить.
Но с журналистской точки зрения платный доступ полностью противоположен открытому Интернету. Сайт с платным доступом — это просто печать в другой форме, что значительно затрудняет сотрудничество с людьми, ранее известными как аудитория. Вы не сможете воспользоваться преимуществами открытой сети, если вы спрятались.
Нарратив в защиту состоит в том, что за хорошую журналистику нужно платить. Ну, конечно, хорошим журналистам надо платить. Но это разные вещи. Как указывает мельбурнский писатель Бронуэн Клун в «Новой Матильде», «теория, лежащая в основе платного доступа… состоит в том, что люди будут платить за хорошие исследовательские материалы, отвечающие интересам широких слоев населения. Но если информация отвечает интересам широких слоев населения, то как вводить платный доступ, при этом выполняя роль журналистики?» И далее, почему, если за важную журналистику нужно платить, медиа-организации часто отказываются от платного доступа, когда у них есть особенно важный материал?
Клун добавляет: «Мы должны переосмыслить дебаты о платном доступе как дилемму журналиста. Это иллюзия, что будущее журналистики за ним в безопасности». На самом деле, я бы сказала, что мы путаем две вещи. Журналисты хотят, чтобы им платили, да. И мы хотим найти бизнес-модели, которые сделают это возможным — через рекламу, партнерство, пожертвования, перекрестное субсидирование. Но как будущее журналистики может быть безопасным за платным доступом, если оно формируется за его пределами?
Ссылки на источники
В сентябре этого года Guardian Australia удалось убедить Джулию Гиллард, бывшего премьер-министра, которая была свергнута в июне и с тех пор не разговаривала, нарушить свое молчание эксклюзивной и обширной статьей. Это было очень разоблачающее, глубокомысленное, личное, большое событие, и, конечно же, за ним следили все новостные организации в Австралии и во многих странах мира.
Но только небольшая горстка австралийских сайтов содержала ссылку на оригинальную статью Guardian.
Если вы посмотрите на идею ссылок на внешние источники с точки зрения старых СМИ, газет, вы, конечно, никогда этого не сделаете. Они конкуренты, с какой стати вы даете им трафик?
Только когда вы приспосабливаетесь к логике новых медиа, вы видите, что ссылка на источник необходима. Только когда вы сами пользуетесь Интернетом, вы понимаете, как это раздражает, если сайт не ссылается на то, о чем говорит. Отсутствие ссылок означает поставить в приоритет то, что вы хотите, чтобы было у ваших читателей, а не в том, что, как показывают все свидетельства цифрового поведения, они хотят и в чем нуждаются, а именно в разнообразии и связности.
Ссылки обогащают читателя, и это одна из причин, почему блог Кэтрин Мерфи в прямом эфире о политике для Guardian Australia настолько успешен: вы не только получаете ее остроумный, знающий взгляд на события дня; у вас также есть универсальный магазин всего интересного, что может происходить — у вас будет ссылка на это — и подлинный двусторонний разговор.
Разговоры читателей
В течение нескольких лет The Guardian публикует комментарии под многими нашими статьями, особенно в колонках, с просьбой принять участие и ответить. Статья не заканчивается последней точкой автора статьи, во многих отношениях произведение оживает с первым комментарием. Статья без комментариев теперь немыслима не только для читателей Guardian, но и для авторов Guardian.
Но это был нелегкий процесс. Если вы откроете истории для комментариев, то иногда читатели будут говорить угрожающие и грубые вещи; и определенные группы, такие как женщины и небелые писатели, могут испытывать трудности, несмотря на умелую команду модераторов, которые обеспечивают им больше защиты, чем им предоставляется в социальных сетях. Некоторые авторы ненавидят это, и их трудно винить.
Но когда это работает, создается многослойный разговор, который помогает читателям и писателям в равной степени уточнить свои точки зрения, отточить взгляды, получить полезную новую информацию.
Когда в мае мы запустили Comment is Free в Австралии, мы извлекли уроки из успехов и ошибок, допущенных нами в Великобритании за многие годы. Поэтому с самого начала мы относились к нашим пользователям с уважением: запускали статью в подходящее для них время, а не во время, которое подходит для газетных дедлайнов; просили авторов пообщаться с комментаторами, редакторами и другими коллегами из Guardian; делали легкую модерацию; запрашивали мнение читателей; профилировали и заказывали интересных комментаторов; использовали Twitter как место для поиска авторов; взаимодействовали с комментариями и на других платформах, особенно на Facebook; и с уважением относились как к похвале, так и к протесту.
Слушайте свою интуицию... но используйте данные
У The Guardian есть встроенный инструмент для измерения трафика, от которого я очень зависима. Я посмотрела его первым делом с утра, еще до до захода в Twitter. Он говорит вам, что читается, в каких числах; откуда пришли читатели — с главной страницы, из поиска или соцсетей; и куда они идут дальше — удалось ли нам заинтересовать их другой темой?
Данные о трафике — спорная область. Мы все слышали ужасные истории о контент-фермах, где людям платят за клики, чтобы они написали о языке Майли Сайрус, или о «трафик-блуде»; мы все видели, как медиа-организации отказывались от действительно важных историй, чтобы сосредоточиться на тех, которые привлекают массовый трафик. Старомодные журналисты могут считать, что знание трафика ниже их достоинства, что это часть оболванивания некогда великой индустрии. Старомодные редакторы могут считать, что их внутреннее чутье привело их к вершине, и думают, что этого вполне достаточно, большое спасибо.
Мой опыт, однако, говорит о другом.
Наблюдение за трафиком — это не кликбейт, а выяснение того, как ведут себя ваши читатели и что им интересно. И если неинтересно, то нужно выяснить, почему. Я использую наши инструменты измерения, чтобы увеличить трафик для вещей, которые, как мы знаем, хороши. Если история важна, и у нее не так много читателей, я хочу, чтобы она получила больше. Так что мы можем продвигать ее на более видное место или менять заголовок на что-то, что лучше подходит для таинственных алгоритмов Google. Мы можем отправить ее соответствующему лицу в Twitter, вещательной компании или опубликовать на нашей странице в Facebook. Это мы пытаемся привлечь больше читателей к чему-то важному. В печатном мире никогда не знаешь, что на самом деле читают, несмотря на все эти опросы читателей. И у тебя не было возможности попытаться заставить читателя читать дальше, потому что как только газета закончилась, закончилось и чтение.
Это не означает, что интуиция не играет никакой роли. Наоборот, лучшим журналистам всегда нужен нюх на историю и чуткость к духу времени, которые у одних укоренились, а у других приобретаются на опыте. Но приличные измерения могут помочь вам отточить свое чутье.
За баррикадами
В этом новом открытом мире, где все, что мы когда-то знали, рушится, многие журналисты забаррикадировались, строя стены выше, чем когда-либо, в прямом и переносном смысле.
Они приходят в ярость из-за того, что аноним может сказать свое слово в ответ на их статьи. Церемоний награждения журналистов, кажется, стало больше, чем когда-либо прежде, и бесконечных конференций о будущем СМИ, где кто-то всегда утверждает, подобно классному свободомыслящему радикалу, что у печатных изданий на самом деле безграничное будущее. Еще до того, как они попытаются выяснить, что такое Twitter, штатные журналисты запрашивают синюю галочку, подтверждая, что они отличаются от всех остальных, что они — значимые люди (a person of substance). Они одержимы выживанием, как личным, так и профессиональным. Вопреки этому они защищают свои традиции, свои титулы, свой доступ, свой статус.
Как говорит Клэй Ширки (Clay Shirky): «Это правда, если вы находитесь на том уровне, который рушится, то можете пойти на пляж во время отлива, встать, поднять руки и дать команду, чтобы прилив не пришел, но приливу на самом деле все равно».
Но за баррикадами...
Между тем, действительно большие истории часто публикуются людьми, которые не обязательно похожи на обычных журналистов.
Самая крупная история года, это разоблачения Агентства национальной безопасности США (АНБ), которое осуществляет широкое наблюдение за нашими электронными письмами и телефонными звонками. Информация об этом была передана бывшим сотрудником АНБ Эдвардом Сноуденом Гленну Гринвальду, журналисту Guardian в США. Гленн — иконоборческий колумнист, который много писал о вторжении государства в частную жизнь граждан способом, не похожим ни на кого другого; по этой причине Сноуден передал ему просочившуюся информацию. Он дал сенсацию журналисту, которому доверял; он рассказал сенсацию знакомому, который поделился своими опасениями по поводу влияния массовой слежки на жизнь простых людей.
Вы могли подумать, что такие сокрушительные разоблачения принесут славу журналисту, который их добыл, особенно в журналистском сообществе. Но вместо этого поступок Гринвальда вызвал ярость, а другие журналисты назвали Гринвальда чем-то нежелательным.
Ведущий передачи NBC «Встреча с прессой» Дэвид Грегори задался вопросом, следует ли Гринвальду «обвинять себя в преступлении» за ту «степень, в которой он помогал и подстрекал Эдварда Сноудена», и спросил, является ли он настоящим журналистом.
Джеффри Тубин из New Yorker и CNN сравнил напарника Гленна Гринвальда, которого продержали в Хитроу девять часов, с «наркоманом».
А Уиллард Фокстон, блоггер UK Telegraph, описал Гринвальда как «странного» и начал колонку с размышлений: «иногда я удивляюсь, почему мне не нравится Гленн Гринвальд».
Источник, Сноуден, тоже подвергся критике, хотя он рисковал своей свободой, чтобы раскрыть масштабы цифровой слежки. Как и Челси Мэннинг, которая сейчас заключена в тюрьму на 35 лет за утечку телеграмм посольства США в Wikileaks. Как и Джулиан Ассанж из Wikileaks, о котором старший корреспондент Time написал в Twitter: «мне не терпится написать защиту для атаки беспилотника, убившую Джулиана Ассанжа».
Как написал Дэвид Карр в New York Times, «о чем мы думаем?». Почему нас так ужасают люди, разоблачающие эти большие, важные, разрушительные истории? Есть разные журналисты: те, кто изо всех сил старается представить себя как можно более нейтрально, и те, кто с удовольствием открыто заявляет о своей политической точке зрения. Конечно, мы хотим, чтобы как можно больше разных людей занимались журналистикой.
Вместо этого журналисты нападают на журналистов.
Очень реальные угрозы для журналистики
Существуют вполне реальные угрозы для журналистики, на фоне которых эти внутренние дрязги выглядят мелочью.
Как сказал главный редактор Guardian Алан Расбриджер, «правительства путают журналистику с терроризмом и используют национальную безопасность для осуществления массовой слежки. Последствия просто с точки зрения того, как практикуется журналистика, огромны».
Что произойдет с источниками журналистов, если все наши метаданные, треки наших электронных писем и телефонов будут доступны этому правительству, неподотчетным корпорациям и каждому последующему правительству? Действительно ли тайные суды и политики предотвратят слежку за разговорами журналиста с источником, когда напарников журналистов содержат в аэропорту Хитроу по антитеррористическому законодательству, а источники журналистов отправляются в тюрьму на 35 лет? И с какой стати журналисты во всем мире не ополчились на эту угрозу для журналистики? Сосредоточившись на собственной потере статуса, на двух лысых людей, спорящих из-за расчески, мы можем упустить гораздо большую историю о новых технологиях, делающих журналистику практически невозможной.
Что такое журналист?
«Так что же такое журналист?» — вот вопрос, который задают. Классический пример самоанализа, который происходит во время кризиса.
Маргарет Салливан пишет в New York Times, что «настоящий журналист — это тот, кто понимает на клеточном уровне враждебные отношения между правительством и прессой и не уклоняется от них». Мне нравится это определение, потому что оно касается состояния души, а не закрытого магазина (a closed shop — предприятие , в котором работодатель по соглашению нанимает только членов профсоюза с хорошей репутацией). Журналисты должны быть вне всякого рода власти — политической, институциональной, корпоративной. Мы здесь для того, чтобы узнавать то, о чем иначе не узнали бы, и хотя журналистский опыт и технические приемы являются отличными условиями для этого, вам не нужна пресс-карта.
Йохай Бенклер, давший показания на суде над рядовым Мэннингом в июле 2013 года, сказал, что журналистика — это не то, что вы говорите о себе, это то, что вы делаете: «это не уникальная организация или индивидуальная идентичность. Это поведение».
Журналистика как поведение. Журналистика как то, чем вы занимаетесь, а не то, чем вы являетесь.
В провокационном посте под заголовком «Журналистов нет» Джефф Джарвис написал: «Каждый может [теперь] совершить акт журналистики… любой, кто информирует кого-либо. Нам [необходимо] пересмотреть журналистику не как производство контента, а как услугу, целью которой является информированная общественность».
Люди совершают журналистские акты повсюду.
Журналистика — это услуга, целью которой является информированная публика. Журналистика помогает сообществам систематизировать свои знания, чтобы они могли лучше организовать себя. Таким образом, все, что надежно служит цели информированного сообщества, является журналистикой. Любой может помочь сделать это. Настоящий журналист должен хотеть, чтобы кто-нибудь присоединился к задаче.
Что нужно сделать, чтобы добавить ценность журналистскому процессу: задавать вопросы, на которые нет ответов в потоке, проверять факты, развенчивать слухи, добавлять контекст, объяснение и предысторию, предоставлять функциональные возможности, которые позволяют делиться, организовывать усилия для сотрудничества сообществами, свидетелями, экспертами.
Мы должны обсуждать этот вопрос в принципе: защищать не человека с должностной инструкцией, письменным столом и зарплатой, а защищать идеалы прозрачного правительства и информированного общества как необходимых условий демократии. Теперь я думаю, стоит ли нам обсуждать идею о том, что мы не журналисты. Даже попытка определить журналиста — ограничить функции и значение роли конкретным описанием работы — ограничивает и, в конечном счете, сводит на нет главную цель информирования общества. Так кто мы? Мы слуги информированного общества. И всегда ими были.
Джефф Джарвис
В защиту журналистики
Тем не менее, журналистам отводится решающая роль в обществе.
Как говорят Андерсон, Белл и Ширки, «сейчас и в обозримом будущем нам нужны кадры штатных работников, которые сообщают о вещах, о которых кто-то где-то не хочет сообщать, и которые делают это таким образом, чтобы не только сделать эту информацию доступной, но и сформировать эту информацию таким образом, чтобы она достигала и воздействовала на общественность».
Это не обязательно просто.
Оригинальная журналистика часто неправильно понимается теми, кто ею не занимается, часто воспринимаются как более простая вещь, чем она есть на самом деле. Она может быть сложной и извилистой, трудоемкой и запутанной. Как, например, воспитание источника в течение многих месяцев, чтобы он рассказал вам свою историю. Возможность определить историю; чувство, когда что-то не так, что-то скрывается. Умение задавать неудобные вопросы. Получение важной информации от свидетеля. Умение разговаривать по телефону. Знание того, где найти определенную общедоступную запись или фрагмент данных, и знание того, что вы ищете. Знание, как и когда бросить вызов генеральному директору или прочитать между строк, что он говорит; наличие дисциплины, чтобы бросить вызов политику, с которым вы могли бы в противном случае согласиться. Знание, когда идти с историей, а когда подождать. Смелость сопротивляться давлению со стороны других — будь то полиция, политики или журналисты из других изданий — или, как в случае освещения Guardian скандала со взломом телефонов в Британии, со всеми тремя.
Ни одна из этих вещей не так проста, как часто представляют себе нежурналисты.
Кому доверять в эпоху цифровых технологий?
Серьезная и прозрачная журналистика — это один из способов завоевать доверие. А доверие — это работа, которую необходимо выполнять в век цифровых технологий: в конце концов, на этой городской площади, на агоре кто-то должен быть тем, кому люди верят, тем, кто может подтвердить одни истории и опровергнуть другие. Кто это будет? Будет ли журналист играть роль верификатора и переводчика?
Во время английских беспорядков 2011 года The Guardian выпустила интерактив, показывающий, как слухи распространялись в Twitter во время беспорядков. Я люблю Twitter, он изменил мою жизнь, но насколько можно ему доверять? Насколько можно доверять чему-либо? В интерактиве можно увидеть, например, как ложная история о побеге тигров из лондонского зоопарка стала вирусной. Это мир до Гутенберга в действии: слух начинается, распространяется, а затем подавляется. Ложные слухи обычно, в конце концов, преодолеваются: в конце концов, люди добираются до истины. Но только те, кто остается до конца.
Иногда ложные слухи не опровергаются.
В апреле 2013 года, через несколько часов после взрыва бомбы на Бостонском марафоне, Сунил Трипати и Майк Мулугета были названы подозреваемыми в Reddit и Twitter. Толпа была настолько уверена, что у них есть нужные люди, что один из спекулянтов написал в Twitter: «Если Сунил Трипати действительно совершил этот #BostonBombing, Reddit одержал значительную победу, изменившую правила игры».
Трипати был пропавшим без вести студентом, совершенно не связанным со взрывом. Мулугеты не существовало. Но, как показал журнал ABC Media Watch, довольно много традиционных новостных организаций повторили эту линию, в том числе здесь, в Австралии, три телеканала и три газеты. Reddit публично извинился, большинство обычных СМИ этого не сделали.
Некоторые социальные сети потерпели катастрофический провал — сплетники на городской площади навесили ярлыки не на тех людей. Но некоторые традиционные СМИ потерпели еще более катастрофическую неудачу, не справившись со своей обязанностью проверять, сообщать только известные факты и объяснять свои ошибки. Эта история представляет собой пример хаоса, в котором мы находимся. Недостатки этой сплетничающей городской площади, но подтвержденные организациями, которым вы должны доверять.
Общеизвестно, что существует кризис доверия к СМИ. Барометр доверия Эдельмана за 2013 год, глобальный показатель, показывает, что средства массовой информации лишь опережают банки и финансовые услуги с точки зрения общественного доверия. В Британии скандал со взломом телефонов вызвал глубокую тревогу у общественности по поводу методов некоторых журналистов, особенно по отношению к простым людям. Тем временем Австралия занимает 24-е место из 26 опрошенных стран по степени доверия к ее СМИ, опережая только Турцию и Россию.
И, несомненно, журналисты предали доверие, взламывая телефоны, вступая в коррумпированные отношения с чиновниками или слишком близко сближаясь с влиятельными людьми, которых они должны привлекать к ответственности. Так что, если они хотят завоевать доверие публики, им предстоит битва. Но, безусловно, лучшее место, единственное место, где могут быть средства массовой информации, — это делать все правильно. Лучше опоздать и быть правым. Лучше опоздать и быть правым и прозрачным в отношении того, как вы оказались там, где оказались.
Альтернатива — опубликовать что-то, что не соответствует действительности, например бегущих по Лондону тигров, и получить за это кучу трафика.
Для чего нужна журналистика?
Я думаю, все зависит от того, для чего, по вашему мнению, нужна журналистика.
Если вы думаете, что для того, чтобы говорить правду власти, если вы считаете, что роль журналиста заключается в том, чтобы быть аутсайдером, тогда вы будете за открытую сеть, открытую журналистику, свободное взаимодействие, вызов и дебаты с людьми, ранее известные как аудитория.
Но если вы считаете, что журналистика предназначена не для того, чтобы посредничать, влиять на власть, контролировать власть, тогда вы захотите максимально закрыть сеть и свести дебаты к минимуму. Больше о собственных интересах, меньше об интересах общества.
Здесь решающую роль играет вопрос о собственности СМИ. На мой взгляд, собственность Guardian является секретом ее цифрового успеха и быстрого роста до 40 миллионов пользователей, что делает ее третьим по популярности англоязычным газетным сайтом в мире. The Guardian принадлежит Scott Trust, и отсутствие у нас собственника или акционеров дает нам настоящую редакционную свободу: все деньги должны быть реинвестированы обратно в журналистику, и открытость для читателей и Интернета соответствует идеалу. Это означает, что люди приходят к нам со своими историями, потому что знают, что мы независимы, будь то Эдвард Сноуден или Джулия Гиллард; это означает, что читатели с большей вероятностью будут доверять нашим мотивам, доверять тому, что мы не используем что-то для коммерческой выгоды или политической покупки.
Но многим владельцам СМИ не нравится открытая сеть, которая подрывает иерархию таким драматическим и заметным образом.
Растущая концентрация собственности в средствах массовой информации обеспечивает меньшее разнообразие и меньшую широту круга читателей; и, возможно, больше самодовольства у тех, кто остался. В Австралии самая высокая концентрация собственников газет, где доминирует News Corp Руперта Мердока, а на долю трех крупнейших газетных компаний приходится 98% ежедневного тиража по сравнению с 26% в США и 62% в Великобритании.
Как мы видели в начале этой лекции, цифровая революция — это не только технологические изменения. Это смена власти. Открытая сеть может стать огромным демократическим пространством; даже лучше, чем та греческая городская площадь, потому что туда теперь ходят побеседовать солидные женщины и рабыни тоже. Двери открыты для всех, у кого есть Интернет, в настоящее время это 39% всего населения мира, по сравнению с 16% всего восемь лет назад.
Но это может пойти не так. Интернет уже давно фрагментирован: вместо одного интернета появилось множество разных продуктов и платформ: десктоп, Android, iPhone, планшет. Как писал Джонатан Зиттрейн, «привязанные устройства», такие как iPhone, привели к закрытию веб-инноваций. Анонимность в сети теперь сложнее осуществить. Мы знаем, что каждая страница, которую мы просматриваем, может быть проверена международными шпионскими агентствами. И в свете этих разоблачений возникает новая проблема: такие страны, как Бразилия, серьезно говорят о «национальном Интернете»: так что вместо всемирной паутины мы сталкиваемся с перспективой бразильского интернета, американского интернета, может быть, австралийского интернета. Какая это была бы потеря.
Если технологические компании, владельцы СМИ и некоторые правительства заинтересованы в закрытии процветающей открытой сети, это может не привести к демократической утопии, которую некоторые воображают.
Формирование новой журналистики
Но это не значит, что не стоит пробовать. Нам выпала честь жить в эту эпоху великого перехода, выпала честь быть живыми, чтобы помогать формировать новую журналистику для новой эпохи.
Помните круглую скобку Гутенберга о 500 годах?
Во-первых, была целая куча разговоров, но никакой ясной версии правды.
Тогда была очень ясная версия правды, но не было места для разговора.
Итак, что мы имеем, так это истину, улучшенную разговором.
Что, если бы мы приняли экосистему Интернета и объединили устоявшиеся журналистские методы с новыми способами поиска, повествования и передачи историй? Открыли себя? Начали ставить во главу угла людей, ранее известных как публика? Соединил элиту, улицу… и твит?
Не интуиция или данные: и то, и другое.
Не телефон или Twitter: и то, и другое.
Не нейтральные журналисты или политизированные журналисты: и то, и другое.
Не оригинальная журналистика или верификация,
журналисты и блогеры,
журналисты и активисты,
журналисты и читатели.
Будущее журналистики со смирением во всем вышеперечисленном.